Женевьева Пирон : «История – это когда падают памятники» |Geneviève Piron: "L'histoire c'est quand les monuments tombent"

Автор: Надежда Сикорская, Женевa, 02.06.2010.

Сотрудник Женевского университета Женевьева Пирон

За несколько дней до выхода в свет исследования на французском языке «Лев Шестов, философ «беспочвенности», посвященного русскому философу, мы с удовольствием знакомим вас с ее автором, научным сотрудником Женевского университета, «нашим человеком» в самых разных смыслах.

A l'occasion de la sortie d'une étude "Léon Chestov, philosophe de déracinement", consacré au grand philosophe russe, c'est avec joie que nous vous présentons son auteur, chercheuse à l'Université de Genève.

В момент рождения Женевьевы Пирон в Швейцарии от познакомившихся в Нью-Йорке папы-бельгийца и мамы-француженки ничто не предвещало, что делом ее жизни станет изучение русской культуры и литературы. Впрочем, виноваты все же родители, точнее, папа.

Женевьева Пирон: Мой папа был полиглотом, известным эсперантистом. Он переводил стихи и песни с разных языков, поэтому в нашем доме звучали песни на испанском, английском, французском, идише и ... русском. Сначала я влюбилась в этот языке фонетически, даже не понимая слов, и твердо решила выучить. Естественно, выбранный путь привел меня в один прекрасный день в Женевский университет, к профессору Жоржу Нива.

Наша Газета.сh: Неужели Вы смогли так прекрасно овладеть русским, учась только в Женеве?

Основные знания были получены здесь, но огромную пользу принесли две стажировки, одна, еще в 1990 году, - двухмесячные летние языковые курсы в Московском университете, а затем, уже в «новой» России, в 1993 году, тоже в Москве, но уже в Российском государственном гуманитарном университете, ректором которого был Юрий Афанасьев.

Да, не в лучшие годы довелось Вам познакомиться с Россией. Если суммировать одной фразой, какие общие впечатления остались от двух этих поездок?

В 1990 году я поняла на собственном желудке глубинное значение глагога «достать», чуть не умерев с голоду. В 1993-м ситуация уже, конечно, улучшилась в продуктовом, так сказать, смысле, поэтому можно было не фокусироваться на хлебе насущном, а думать о высоком.

Вот о высоком давайте и поговорим. Как приняли Вас в РГГУ?

Очень хорошо. Мне повезло слушать лекции выдающегося профессора Галины Андреевны Белой, читавшей курс литературы советского периода и делавшей акцент на писателях эмиграции, ранее не изучавшихся. Что, конечно, было крайне интересно. Именно Галина Андреевна, человек очень требовательный, но при этом открытый и доброжелательный, рядом с которым легко чувствовать себя умной, познакомила меня с Лией Розенблюм. В кабинете этой прелестной, умнейшей женщиной в «Литературном наследии» я провела очень много времени. Лия Михайловна – текстолог, один из авторов 31-томного собрания сочинений Достоевского, того, которое со всеми черновиками. Тогда я еще не понимала, как мне повезло!

А что в этом было такого необычайного?

Знаете, я с большим трудом могу себе представить, чтобы какого-нибудь стажера, приехавшего, например, из Беларуси в Париж, просто так пустили бы в кабинет редактора серии Pleiade и сказали бы: «Ну вот, работай – сиди, читай, слушай, спрашивай...» Думаю, такое возможно только в России.

Как повлияла эта поездка на Вашу дальнейшую профессиональную жизнь?

Не только профессиональную, но вообще – жизнь, ведь случилось, что я подцепила «вирус», пока не излечимый. Главным моим российским опытом тогда, в 93-м, стало соприкосновение с историческими событиями – и напрямую, и через их свидетелей. Ведь именно тогда начали открывать архивы, и с частью из них уже можно было работать. Тогда я поняла, что история – это не то, что написано в книгах, но когда падают памятники, поставленные навека.

Это прекрасно, но мы живем в реальном мире. Закончили Вы отделение славистики Женевского университета, получили диплом филолога, а что дальше делать с русским языком, ведь «распределение», как было в СССР, здесь не практикуется?

Конечно, нет! Начала искать работу, занялась переводами. А тут в Международном Красном Кресте как раз искали переводчика для отправки на Северный Кавказ. Ну, я и отправилась, в 1995 году.

То есть в самый разгар войны в Чечне?

Да. База Красного Креста была в Нальчике, а жили и работали мы в Грозном. Это были короткие миссии, два раза по три месяца, но впечатлений хватило. В 1995 году Грозный был еще пустой, а вот летом 96-го боевики как раз все взрывали. Сотрудников гуманитарных организаций стали брать в заложники, наша «цена» была высокая – 300 тысяч долларов. Для сравнения, местный министр культуры оценивался «только» в тысячу. То есть мы ходили по улицам как будто с ценниками на спине.

Когда Вы сейчас вспоминаете об этом периоде, какой первый образ встает перед глазами?

Фильтрационный лагерь, где мы посещали живших в подвале заключенных. По нормам международного права швейцарский переводчик – переводчик конфиденциальный, так что общались мы и с боевиками, и с генералами. А потом Красный Крест открыл госпиталь, где были убиты шесть медсестер.

Из наших предыдущих бесед я знаю, что в Чечне у Вас произошло очень личное событие. Хотители ли Вы об этом рассказать?

Знаете, я всегда интересовалась мистикой. И вот там был день, когда я точно знала, что умру. Это было не рациональное знание, конечно, но твердая животная уверенность. Вопрос был только, каким образом: от мины, от пули, от пытки. Последнего я боялась больше всего. Но день шел, а я все не умирала. И вот я дала обет – если выживу, начну больше внимания уделять духовной жизни. Я выжила. Вернувшись в Женеву, начала посещать православный приход (тот, что в Шамбези, где служба идет на французском). Начался новый этап моей жизни, на котором большую роль сыграло сознание смерти.

Но ведь чеченский опыт был в основе и творческих импульсов?

Безусловно! В Чечне я поняла, что разрыв между чеченами и русскими, на самом деле, гораздо менее глубок, чем между всеми «бывшими советскими» и западными людьми. Мне очень захотелось как можно скорее этот разрыв сократить, отсюда родился проект « Окно в Европу». Вместе с моим мужем-художником и несколькими друзьями мы отправились в такие символичные русские города, как Калининград, Архангельск и Санкт-Петербург.

Это была такая акция – по пути посольства Лефорта, она проводилась под эгидой Совета Европы и кантона Женевы. Вместе с местными художниками мы занимались настенными росписями. Таким образом, я ощутила себя, как ни пафосно это звучит, роли человека-моста между культурами, между мирами. В одном отдельно взятом случае.

Связано ли с пережитым в Чечне Ваше участие в организации выставки о зеках, проходившей в Женеве?

Конечно, как и вообще все, что связано с Россией, связано между собой. Эта выставка, представленная в 2004 году в Этнографическом музее Женевы, была, мне кажется, очень сильной. Я счастлива, что, участвуя в работе оргкомитета, устраивая круглые столы в Университете и занимаясь каталогом, смогла развить мои связи с московским «Мемориалом», организацией, к которой я отношусь с глубочайшим уважением. Нам очень важно было, чтобы люди в Швейцарии поняли, что такое ГУЛАГ и как это явление отразилось на всей России, включая сегодняшнее поколение.

Как Вы объясняете тот факт, что, несмотря на всю имеющуюся сейчас информацию, Сталин продолжает пользоваться популярностью в России?

Я объясняю это низким уровнем гражданского сознания. Поэтому я так ценю «Мемориал», ведь они занимаются именно этим – активной просветительской работой, причем уже со школьниками.

И все же Вы вернулись от политики к истории, философии, литературе. Как возник в Вашей жизни Лев Шестов?

Да, снова оказавшись в Женеве, я хотела углубиться в вопросы религии, смерти, смысла жизни. Начала активно интересоваться историей первых веков христианства, когда оно было еще иудейской сектой, до появления догматики и института Церкви. И вот тут профессор Нива предложил мне писать диссертацию о Шестове.

Что Вас заинтересовало в этом философе, о котором Николай Бердяев писал: «Лев Шестов был философом, который философствовал всем своим существом, для которого философия была не академической специальностью, а делом жизни и смерти. Он был однодум. И поразительна была его независимость от окружающих течений времени»?

Вот именно это! А еще то, что, будучи на Западе одним из самых известных и любимых русских философов, в Советском Союзе, да и сейчас в России, он достаточно мало известен. Меня сразу поразило то, как по-разному писали о нем российские и западные исследователи, пользовавшиеся разными источниками. Желая разобраться самой и восстановить некую правду о его интеллектуальном пути, я стала изучать его архив в Сорбонне, о существовании которого тоже мало, кто знает. Кстати, обнаружила, что в самом архиве была только половина трудов, указанных в каталоге. Устроила страшный скандал…

Чем Шестов близок лично Вам?

Своей невероятной внутренней свободой. Его, на первый взгляд, легко читать, но он заставляет Вас так глубоко задумываться! Близко мне и то, что в какой-то момент он ушел из религии, как Института, посвятив себя только вопросам духовной жизни.

Легко ли было найти издателя?

Найти-то легко, тем более, что я точно знала, где искать – Владимир Димитриевич, глава женевского издательства L’Age d’Homme, издал уже три книги Льва Шестова и часто говорит, что имеет перед ним экзистенциальный долг. Но такие книги, конечно, не рентабельны, поэтому надо было найти спонсора. Я очень рада, что им стал именно находящийся в Женеве Фонд Нева, видящий свою миссию в том, чтобы раскрывать малоизвестные страницы российской истории и культуры и, более глобально, показывать иное лицо России.

Будет ли Ваша книга издана на русском языке?

Я очень на это надеюсь! Мне кажется, она могла бы быть полезна русским исследователям именно в силу того, что в ней впервые опубликованы многие архивные материалы. Пушкинский дом в Санкт-Петербурге заинтересован в такой публикации, надеюсь, все получится.

А какие у Вас планы на будущее? Над чем Вы сейчас работаете?

С группой моих коллег я работаю над такой Энциклопедией советского быта 1950-80-х годов. Надеюсь, в будущем году этот труд, ставший возможным благодаря поддержке Швейцарского научного фонда, увидит свет и привлечет интерес.

А нам это даст повод снова встретиться и поговорить.

От редакции: Дорогие читатели! По случаю выхода в свет книги Женевьевы Пирон "Лев Шестов, философ «беспочвенности»", изданной при поддержке Фонда Нева, издатель, l'Age d'Homme, организует ее презентацию. Она состоится в книжном магазине издателя, Le Rameau d'or по адресу 17, bd. Georges-Favon, Genève, 10 июня с 16 до 20 часов, в присутствии автора и при участии проф. Жоржа Нива. Приглашаются все желающие.

Женевский университет

Добавить комментарий

Комментарии (1)

npoekm.py (не проверено) июня 11, 2010

Энциклопедия советского быта вероятно будет занимательным аналогом подробностей жизнедеятельности далеких от "цивилизации" племен, населяющих Амазонку, которым нет необходимости излогать подобное о считающем себя благополучным, но далеко не безупречном миропорядке, членства в котором, они имеют право не желать.