«Трёхгрошовая опера» в реалиях Перестройки |"Die Dreigroschenoper" dans le contexte de Perestroïka

Действие происходит в одном из районов Лондона, где «нищие нищенствуют, воры воруют, гулящие гуляют». Район негласно принадлежит успешному бандиту-грабителю Макхиту по кличке Мэкки-Нож (Лирка Цетт). Полли Пичем (Элиза Плюсс) - дочь другого «успешного бизнесмена», короля нищих, конкурирующего с «хозяином» района. Она влюбляется в Мэкки, и в одной из городских подворотен происходит их бракосочетание. Возмущённые родители девочки (актеры Клаус Брёммельмайер и Изабелла Менке), прикинув и свои финансовые выгоды, способствуют полиции в поимке неуловимого Мэкки. Однако все попытки изловить бандита и посадить за решётку проваливаются, вплоть до последней: когда Мэкки предписано умереть на виселице, приходит королевский Указ не только о помиловании преступника, но и о назначение ему внушительных размеров пожизненной государственной пенсии, плюс - статуса дворянина.

Разгадка – в обстоятельствах прошлой крепкой, замешанной на крови армейской дружбы капитана Макхита и шефа Лондонской полиции «пантеры» Джеки Брауна (Фритц Фенне). Оба дерзких приятеля помнят, что связывало их во время несения военной службы в Индии. Помимо искалеченных судеб их армейских коллег, это была ещё и привитая в армии патриотическая готовность бравых друзей сделать «бифштекс» из любой «новой, жёлто-лиловой рассы, чёрной или другого окраса» на территории от Гибралтара до Пешевара. Об этом у автора «Трёхгрошовой оперы» написан один из лучших зонгов, музыку к которым создал Курт Вайль.

На сцене цюрихского театра за овалом пластинчатого занавеса — фрагмент города в виде транспортерной ленты, выстроенной по диагональной высоте. При повороте сценического круга металлическая конструкция легко обыгрывается и трансформируется в различные места действий, сохраняя динамику сюжета. Как всегда, в Schauspielhaus постановочная конструкция выполнена технически безупречно! Художник — Беттина Мкайер и огромный коллектив технических сотрудников.

Рассказ ведётся как бы от лица девочки, Полли Пичем. Нам дают понять это в самом начале спектакля: на сцене — актриса в роли Полли и дирижёр живого театрального оркестра. Это два трудно различимых человека, будто одна девочка ведёт сценический рассказ, а другая - она же или очень похожая на неё – музыкальный. Ясный постановочный приём режиссёра Тины Ланик.

Далее обращает на себя внимание то, что почти в каждой сцене кто-нибудь ненавязчиво, скромно таскает за собой пластиковый пакет. Он имеет решающее значение в освобождении Макхита, это хорошо понимает весь зал. И надо сказать, этот безмолвный элемент, элегантно прочерченный режиссёром, воздействует порой сильнее эмоциональных актёрских проявлений.

Впрочем, весь спектакль сыгран эмоционально сдержанно, как и уважительно сдержанно воспринят публикой. Вполне возможно, что не всем это пришлось по душе, ведь Брехт мечтал об активном зрителе.

Однако наш особый интерес к спектаклю в другом: состоялась волнующая встреча наших знаний о Брехте с оригиналом, если, конечно, допустить, что постановка немецким режиссёром с немецкими актёрами в фактуре немецкой реальности и есть оригинал брехтовского театра. И всё же!..

Сравнения возникали невольно, так как Брехт в русском театре занимает особое место. Благодаря его «Доброму человеку из Сезуана», в СССР возник политический театр. «Таганка», в момент своего рождения, наделила пьесу немецкого драматурга таким накалом эмоций и нервной энергии в сочетании с философским, социальным и эстетическим содержанием, что зал не только сопереживал происходящему на сцене, но и предельно вовлекался в действие, участвовал в нём, зрители запоминали не простые стихи и тексты и вслед за Театром пели их на кухнях советских коммуналок:

«Покуда не стала вся голова седая,
я думал, что разум мне пробиться поможет.
Теперь я знаю, что мудрость никакая
голодный желудок наполнить не сможет!
И вот я говорю: Забудь про всё,
взгляни на серый дым!..
Всё холоднее холода,
к которым он уходит
Вот так и ты
пойдёшь за ним...»

Стихи будоражили мысль, заставляли вглядываться в реальность.

Многие фразы пьес Бертольда Брехта давно стали крылатыми. Недооценённых или обиженных девушек повсеместно увлекала песенка Полли Пичем о юной посудомойке: «Если б знали вы, кто я такая!.. О, если б знали вы, КТО я такая!», с обещанием романтической страшной мести обидчикам. Её напевали в шутливом настроении, с наслаждением предвкушая возможную расправу. В творческой среде сохранилось часто употребляемое, артистично произносимое выражение: «Разве это работа зрелых мастеров? Это же — ученическая мазня!». А песенка Мэкки-Ножа стала мировым хитом.

У акулы зубы - клинья,
Все торчат, как напоказ.
А у Мэкки – нож и только,
Да и тот укрыт от глаз.

Суматоха в Скотланд Ярде:
То убийство, то грабеж.
Кто так шутит - всем известно:
Это Мэкки-Мэкки-Мэкки-Мэкки-Нож.

Рвутся люди выйти в люди,
Кто сорвется, тех не жаль.
Вот правдивое преданье -
Трехгрошовая мораль.

Возможность синтеза противоположных художественных систем Станиславского и Брехта в театре России состоялся, обогатив друг друга. Но все мы ощутили эту связь в полной мере сравнительно недавно - в начале Перестройки, когда люди в нашей стране осваивали (или придумывали новые) бизнесы. Бизнес для нищих, о котором Б. Брехт рассказывает в «Трёхгрошовой опере», стал в перестроечное время, пожалуй, самым доступным и ... успешным. Вагоны Московского метро были перманентно заполнены разного рода «театральными сюжетами», в которых исполнители очень умело воздействовали на природную готовность пассажиров (зрителей) сочувствовать «терпящим нужду несчастным людям». Некоторые из них настолько талантливо, правдоподобно были поставлены и игрались «актёрами-нищими» так искренне, что не всегда и опытный профессиональный глаз способен был заметить фальшь. К стыду своему я сама отдала однажды в вагоне метро приличную сумму «юной матери»: с ребёнком на руках, чистая и возвышенная, как Джульетта, она была исполнена оскорблённой гордости и глубоко страдала от необходимости просить милостыню, и люди вместе с ней плакали, стыдились и ругали подлое время, ставящее «невинность» в положение просящих.

В этом явлении, подаренном перестроечной реальностью, поставив за скобки моральный и правовой аспекты подземного «театрального бизнеса» для нищих, можно было увидеть и ростки нового для России перформативного искусства. Здесь напрочь стирались границы между импровизацией и текстовыми ограничениями, мысль о «четвёртой стене» Станиславского вообще не возникала. Социальная тематика переходила в экзистенциальную чувственную материю. А «случайностей», за отсутствие которых в сюжете критики порицали брехтовский театр, в театре реальной действительности было предостаточно. Имитация достоверности чувств по Станиславскому и протестный пафос реальных социальных проблем соединились в пьесе жизни в виде актёрской публичной акции. Живая история! Хоть и печальная.

Тем не менее, после посещения спектакля в цюрихском театре не покидает желание, чтоб интерес к немецкому классику не угасал и впредь. Кто знает, какие новые открытия может принести миру Театра сближение противоположностей? Ведь классики они потому и классики, что вечны и скрывают в себе множество тайн и разных неожиданных проявлений.

От редакции: Спектакль в Цюрихе можно посмотреть 22 и 25 октября, 4, 6, 12, 22 и 26 ноября. Подробности на сайте театра.